Ознакомительная версия.
Описана та же неприкаянность, что и в беллетризованном очерке Скабичевского, но оценочный социологизм отсутствует: напротив, ритмизованная проза поэтизирует негармонический быт в доме Пушкиных, как бы проецируя его на будущие пушкинские описания «бедной юности моей» (II, 258). Отмечая незавершенность романа, исследователи указывают на то, что «он воспринимается как целостное произведение о детстве и юности поэта»158.
История начала века отражается в разговорах гостей, приглашенных на именины ребенка. Переезды из дома в дом, из Москвы в Петербург, из Петербурга в Москву использованы для создания атмосферы временного житья, неустроенности и неустойчивости быта. В этих главах подробно выписаны образы родителей, дяди Василия Львовича, бабушки Марьи Алексеевны, няни. Выходы из времени повествования связаны лишь с описанием событий прошлого Пушкиных и Ганнибалов.
Все мемуаристы, даже те, которые настаивают на варианте «счастливого детства», упоминают о нелюбви или равнодушии матери Надежды Осиповны к «неудачному» сыну, пристрастии к светским удовольствиям. Особенно утрирует миф вспыльчивость и даже жестокость «прекрасной креолки» к провинившимся детям. В романе Тынянова наблюдаем своеобразную коррекцию романтического образа «прекрасной креолки», который снижается благодаря различным субъектам высказывания: «Два с половиною года назад Сергей Львович женился. Жена его была существо необыкновенное. Петербургские гвардейцы звали ее „прекрасная креолка“ и „прекрасная африканка“, а ее люди, которым она досаждала своими капризами, звали ее за глаза арапкою» (с. 6. Подчеркнуто мною – Т.Ш.).
Капризы, властный характер, жестокость и холодность по отношению к старшим детям Ольге и Александру, страстная привязанность к младшему Льву – объясняются в романе происхождением: «Надежда Осиповна била непроворного мальчика по щекам, как била слуг, звонко и наотмашь, как все Ганнибалы» (с. 60). Не меньшей ярко окрашенной характерностью отличается в романе Тынянова отец героя: «Иногда Сергей Львович, занятый своими мыслями, вдруг с удивлением замечал своего старшего сына. Он недоумевал, огорчался. Дети кругом были именно детьми, во всем милом значении этого слова. Его сын напоминал сына дикаря, какого-нибудь Шатобрианова натчеза. Он охотно читал Шатобриана, и самолюбию его льстило, что его брак с Надеждой Осиповной всеми замечен. Но одно дело любовница, даже жена, и совсем другое дело сын. Так жадно стремиться к тому, чтобы все было как у всех достойных, – и встретить такое жестокое отовсюду непонимание! Сергей Львович втайне сам становился в тупик перед своей семейственной жизнью» (с. 61).
Несобственно прямая речь создает особенный иронический контрапункт между точками зрения автора и персонажа: первый, безусловно, не разделяет позицию второго. Сын для Сергея Львовича – дикарь, неприятное исключение из привычного представления о детях «во всем милом значении этого слова». В дальнейшем мифологема чудесного, но нелюбимого ребенка получит свое развитие сначала в судьбе М. Цветаевой159, затем ее актуализирует Б. Ахмадулина в стихотворении «Биографическая справка» (1966). Ср. самоотождествление лирической героини с нелюбимым, но чудесным ребенком:
Все началось далекою порой,
в младенчестве, в его начальном классе,
с игры в многозначительную роль: —
быть Мусею, любимой меньше Аси160.
Неслучаен в этом стихотворении мифологический ряд, характеризующий героиню стихотворения М. Цветаеву: «чудище» (воспринимаемое как высшая степень чуда), чудо и «чудовище».
Возвращаясь к роману Ю. Тынянова, необходимо отметить, что с образами родителей, а также дяди Пушкина Василия Львовича вводится тема обычности, недаровитости, противостоящая теме своеобразия, чудесной непохожести, связанная с образами маленького Пушкина и старого Ганнибала. По-видимому, этой причине родственники с «пушкинской стороны» изображены не просто иронически, но сатирически, гротескно. Так изображая братьев Пушкиных, Тынянов рисует парный портрет комических персонажей, интертекстуально рифмующийся с парой других «близнецов-братьев», – гоголевских Бобчинского и Добчинского: «Братья стали друг другу рассказывать вполголоса одну и ту же историю <…>. Первый из братьев с нетерпением ждал, когда другой замолчит, и как бы помогал ему скорее кончить, подражая движению губ говорящего. Сергей Львович заметно мешал Василию Львовичу <…>. Василий Львович хотел сказать о названии, которое Николай Михайлович дал пиесе, но Сергей Львович его перебил» (с.11).
Индивидуальный портрет Сергея Львовича вступает в интертекстуальную игру с другим гоголевским образом – Чичикова: «Он и жил и дышал на людях. Утром, прохаживаясь у зеркала в гостиной, он даже, случалось, мельком репетировал первый момент появления гостя: наклонял голову, легко, почти неуловимо, и тотчас откидывал назад» (с. 62). Вспомним актерствование Чичикова у зеркала ввиду поездки на губернский бал. Но Сергей Львович – это Чичиков без буржуазной оборотистости: он «играет» в «шестисотлетнего дворянина», но вне омолаживающего присутствия зрителей, умеет лишь «беречь и копить копейку», а никак не наживать ее. Не случайно для мифологемы характерной является первая фраза романа Ю. Тынянова «Майор был скуп», подтверждаемая, многочисленными мемуарными источниками, а по своей афористичности могущая сравниться с толстовским зачином о счастливых и несчастных семьях. Как и в романе Л. Толстого, в мифологеме детства большую роль играет «мысль семейная». Логика ее такова, что именно детская неприкаянность дала толчок к развитию поэта: флегма раннего детства – накопление внутренней энергии, питающейся от противоположно заряженных полюсов: холод – отец, обжигающий жар – мать, тепло – няня.
Если первая часть романа Ю. Тынянова посвящена московскому периоду детства Пушкина, то вторая («Лицей») повествует о пребывании в Царском Селе. В ней подробно изображены император, великие князья, двор, министры, европейская политика и Отечественная война. Семья отступает на второй план. Роман расширяется за счет изображения множества новых действующих лиц – это Александр I, Николай Павлович, Малиновский, Куницын, Галич, Вяземский, Батюшков, Жуковский, Кюхельбекер, Пущин, Дельвиг. По мысли А. Белинкова, темой этой части романа становятся история и литература, в этом Тынянов следует пушкинской «Программе автобиографии», которая завершается экзаменом, где присутствовал Державин. В третьей части романа («Юность») показано завершение лицея, петербургские годы, ссылка из столицы. По замечанию исследователя, роман начинается в маленькой тесной комнате и кончается морем, «Эвксинским Понтом», свободной стихией. Движение в нем центробежное: от семьи к истории161. Таким образом, в своем романе писатель демонстрирует накопление Пушкиным того эмоционального и интеллектуального материала, который реализуется в дальнейшем в творениях поэта.
Лицейское детство (А. Ахматова)
Тема лицейского этапа пушкинского детства является значимой мифологемой для первой книги стихов А. Ахматовой «Вечер», в которую вошел цикл стихотворений «В Царском Селе». Для пушкинского мифа наиболее репрезентативным является стихотворение «Смуглый отрок бродил по аллеям» (1911). Ахматова в этом стихотворении не упоминает имени Пушкина, ограничившись описательным оборотом «смуглый отрок», который часто встречается в мемуарной литературе о Пушкине, намекая на его родство с арапом Петра Великого.
Осенью 1911 г. исполнилось 100 лет со дня поступления Пушкина в Царскосельский лицей, отсюда ахматовские строки: «И столетие мы лелеем / Еле слышный шелест шагов». С 1811 до 1817 г. Царское Село для поэта – Отечество, как он писал в стихотворении «19 октября» (1825). Текстом, конституирующим авторский миф о лицее, стало написанное в 1830 г. стихотворение «В начале жизни школу помню я…», в котором есть строки: «Средь отроков я молча целый день / Бродил угрюмый <…>» (III, 191).
Ахматова в стихотворении о «смуглом отроке» не ограничивается портретной характеристикой лирического героя, а раскрывает его душевное состояние: «бродил по аллеям, у озерных грустил берегов». Эти психологические детали напоминают о том, что писал о себе Пушкин в стихотворении 1830 года: «бродил угрюмый». Первое стихотворение о лицее «Воспоминание в Царском Селе» (1814) также начинается со строк: «Навис покров угрюмой нощи» (I, 70). Ю. Лотман в «Биографии поэта» говорит о пушкинском поэтическом восприятии лицея как строгого монастыря162. Возможно, этим восприятием объясняется настойчивое повторение этого эпитета.
Ознакомительная версия.
